Общественные наблюдательные комиссии, члены которых призваны следить за соблюдением прав человека в местах заключения, существуют в каждом субъекте России. На Северном Кавказе у них своя специфика: если в Дагестане ОНК добивается соблюдения порядка, то в Чечне вполне обходится публикацией пары фотографий онлайн-совещания, а в Ингушетии забывают даже публиковать отчеты. Независимые правозащитники во все ОНК попадают все реже – на их место приходят люди из силовых ведомств.

Чечня: «Насилие не в изоляторах и не в тюрьмах»
В 2019 году в Чечне объявили новый состав ОНК. Председателем была выбрана руководитель «Союза женщин Чечни» Хадижа Межиева. Ее заместителями стали руководитель «Союза ветеранов Афганистана, локальных войн и военных конфликтов», член общественной палаты республики Абдулхамид Уздорбиев, а также руководитель общества «Поиск без вести пропавших» Тамара Кагирова и глава Центра развития молодежных инициатив «Перспектива» Беслан Асуханов. Наряду с директорами общественных организаций в состав ОНК также вошел настоятель православного храма станицы Шелковской иерей Сергей Коваленко.

Члены ОНК должны были посовещаться и изложить план своих действий. Однако либо он до сих пор составляется, либо его решили сделать непубличным, поскольку ни о каких запланированных мероприятиях от ОНК Чечни ничего не известно.

О самих членах ОНК тоже известно мало. Председатель Межиева в общественной жизни республики участвовала сравнительно незаметно или не участвовала вовсе: о ее работе нет никакой информации. Знакомые с деятельностью этой организации утверждают, что Межиева занималась кризисными инициативами как психолог, при этом не имея психологического образования.
Организация «Союз женщин Чечни» существует с 2002 года и, судя по данным СПАРК, никакой активности сейчас не ведет. Зарегистрирован союз в Грозном в квартире обычного дома. Причем ранее организация была вполне живой: еще в 2014 году у нее было 597 тысяч рублей оборотных активов. В 2015-м от них осталось всего 4 тысячи рублей, а в 2019-м «Союз женщин Чечни» получил тысячу рублей чистой прибыли.

Зампредседателя Уздорбиев чуть более активен и отвечает за военно-патриотические мероприятия в республике, связанные не только с Афганистаном, но и со Второй мировой войной. Сообщения о его деятельности появлялись на сайте Общественной палаты Чечни. Например, 4 февраля он провел встречу со школьниками в этнографическом музее Льва Толстого.

Организация, в которой, судя по данным Общественной палаты Чечни, председательствует Уздорбиев, переживает странные времена: она была ликвидирована в марте 2019 года, а в июле того же года создана новая, с почти таким же названием – «Ассоциация ветеранов Афганистана, локальных войн и военных конфликтов» Чечни. В состав ее господин Уздорбиев не вошел.

Он стал председателем схожей организации – созданного в январе 2020 года регионального отделения общероссийской общественной организации военных инвалидов «Воин» в Чечне. С чем связана такая рокировка, неизвестно.

С момента объявления состава ОНК практически нет информации о его деятельности. В Сети есть лишь несколько фото с заседаний, а также пара снимков, сделанных, предположительно, в колониях, которые проверяют Беслан Асуханов и Хадижа Межиева. Два человека – это минимальное требование для присутствия ОНК в местах заключения.

Юрист «Комитета против пыток» Магомед Аламов состоял во втором и третьем созыве ОНК, но из-за давления на независимых правозащитников в республике был вынужден уехать из Чечни в 2016 году.

«У нас ни разу не возникало проблем с допуском. Один раз в Чернокозово (исправительная колония №2 в Чечне. – Прим. ред.) меня попросили сдать мандат, но я отказался, потому что это было мое единственное подтверждение того, что я не подослан администрацией, – рассказывает Аламов. – К нам регулярно обращались, мы готовили нужные документы, ездили на плановые проверки ИВС, почти все изоляторы в республике мы осмотрели».

Особенность чеченской системы исполнения наказания в том, что в СИЗО и колониях обычно проблем действительно немного. «Насилие применяют даже не в изоляторах отделов полиции, а в таких местах, куда ни ОНК, ни кто-то другой не может иметь доступа. Это кабинеты, гаражи, подвалы РОВД, то есть не места для принудительного содержания, ОНК не могут попасть туда», – объясняет Аламов.

Тем не менее информация о нарушениях в изоляторах поступала – один из известных случаев связан с массовыми рейдами по отлову наркопотребителей, в ходе которых с 2016 по 2017 год были задержаны сотни человек.

Магомед Али и Магомед Сидик Абдулмежидовы, попавшие в ИВС при ОМВД по Шалинскому району в августе 2017 года после одного из таких рейдов, утверждали, что в камере приходилось сидеть по очереди. Магомед Аламов считает, что ситуация с 2016 года действительно ухудшилась, до этого времени столь массовых рейдов и такого числа задержанных не было.

Ингушетия: «Они ничего не проверили»

Состав ингушского ОНК также был недавно обновлен – председателем стал богослов Ахмед Тангиев, который сменил на этом посту Аюба Цурова. Информацию о том, что ОНК теперь возглавляет Тангиев, найти крайне проблематично – она есть на сайте общественной палаты России, а новость о его деятельности в ОНК появлялась в СМИ только один раз.

Мало известно и об Аюбе Цурове – он возглавляет «Комитет по поиску без вести пропавших во время осетино-ингушского конфликта», который существует с 1993 года. Заместителем Цурова в четвертом созыве был Ибрагим Картоев, который входит в местную общественную палату. Картоев с супругой в 2018 году победили во всероссийском конкурсе «Семья года» – вот, пожалуй, и все, что известно об этом человеке в публичном пространстве.

Информации о деятельности ОНК последних двух созывов тоже крайне мало – в марте, например, ее представители приходили в СИЗО №1 в Карабулаке, где осмотрели карантинное отделение, столовую и даже кабинет психологической разгрузки с массажным креслом.

В Ингушетии нет колоний, а СИЗО в Карабулаке – единственное. Там содержался в том числе оппозиционер Магомед Хазбиев. Его члены ОНК тоже навещали, когда в 2018 году он объявил голодовку и сообщал о плохих условиях содержания. После их визита на новостном сайте «Ингушетия» вышла заметка о том, что «местный житель» Магомед Хазбиев всем доволен, с заголовком «У задержанных нет претензий».

Альберта Хамхоева, дело о пытках которого в ингушском Центре по противодействию экстремизму прогремело на всю страну, члены ОНК посещать почему-то не стали, хотя тот находился в ИВС Карабулака. К нему даже пришел уполномоченный по правам человека в республике Джамбулат Оздоев, который подтвердил, что на теле Хамхоева есть очевидные следы пыток.

Полное отсутствие интереса к Альберту Хамхоеву вызывает вопросы ко всей работе общественных наблюдательных комиссий, считает правозащитник Магомед Муцольгов, который входил в первые три созыва ингушского ОНК.

«Его родственники несколько раз обращались в ОНК, но они даже не пошли посмотреть! Они не проверили ничего. А Следственный комитет возбудил уголовное дело по факту пыток. Можете себе представить – силовая структура возбуждает дело, а правозащитники ничего не видят. Вот так работает сейчас ОНК в Ингушетии», – негодует Муцольгов.

Письма от родственников задержанных до сих пор приходят в правозащитную организацию «МАШР», которую возглавляет Муцольгов. «Пишут, скорее всего, по привычке. С одной стороны, я это расцениваю как признание нашей эффективности, хотя мы могли сделать и больше, с другой – как признак плохой работы ОНК четвертого и пятого созывов», – полагает собеседник.

Во время его работы члены ОНК посетили все места принудительного содержания, о которых достоверно известно, и не раз сталкивались с проблемами.

«В больнице есть спецпалата для задержанных – она принадлежит МВД. Меня трижды не пускали туда, когда там находился в 2014 году Магомед Аушев. Он стрелял на свадьбе из травматического пистолета, сам сдался в полицию, а его покалечили, изуродовали. Это была очень серьезная ситуация», – вспоминает Муцольгов.

В Ингушетии не так много мест принудительного содержания: одно СИЗО в Карабулаке и несколько ИВС.

«Мы посещали их все и нормально взаимодействовали с представителями соответствующих структур, пока не появлялись нарушения – избиения, пытки задержанных. У нас были доказательства, фотографии, но все равно это была война: нас пытались дискредитировать, мне не раз угрожали. Каждый день надо было ходить как на бой», – рассказывает правозащитник.

По информации Муцольгова, Общественная палата РФ согласовывала состав ОНК с главами республик, это стало понятно после набора в четвертый созыв. Тогда был нанесен серьезный удар по правозащите в регионах.

«ОНК сейчас для меня фактически не существует. Последние два их состава не сообщают о работе в публичном пространстве, даже отчет нельзя найти, хотя он должен быть. Так что я этих людей защитниками прав человека не считаю».

Многие приходят в ОНК из силовых структур. Муцольгов считает, что они не имеют на это морального права, потому что сами являются выходцами из системы, которая подавляла людей. «Они могут идти в общественные советы при ведомствах, потому что знают, как общаться с силовиками. А в ОНК они все неэффективны», – заключает он.

Дагестан: «Руководители ОМВД не желают с нами встречаться»

Дагестанская общественная наблюдательная комиссия в сравнении с соседями выглядит вполне активной. Ее зампредседателя Ума Аскерханова – в прошлом сотрудник силовых структур и имеет звание майора полиции. Она заявляла о давлении на членов ОНК и связывала это с их активностью. Действительно, в Дагестане ОНК проводит регулярные заседания и публикует отчеты о своей деятельности (чего не делают, к примеру, их коллеги в Ингушетии).

Ума Аскерханова состоит в пятом составе комиссии с октября 2019 года. Аскерханова говорит, что за время ее работы удалось выявить много нарушений различного рода.

«Где-то заключенным или подследственным не нравится еда, но грубых замечаний у нас пока не имеется. Много нарушений прав человека в отделах ОМВД, куда доставляет полиция, физическое воздействие применяют. Пока боремся с этим сами. На имя руководителя МВД неоднократно писали письма», – утверждает Аскерханова.

Недавно члены ОНК проверяли содержание арестованного по обвинению в финансировании терроризма журналиста Абдулмумина Гаджиева.

«Я была у него в СИЗО №1. Он сказал, что к нему относятся хорошо. Были претензии к тому, что мясо не халяльное – привезенное из других субъектов, и неизвестно, не просроченное ли. Но он был в хорошем, приподнятом настроении», – говорит Аскерханова.

ОНК иногда ограничивают в работе. «Руководители территориальных ОМВД не желают с нами встречаться. Держат нас у входа, потом объявляют план «Крепость» – это у нас практикуют в Советском РОВД в Махачкале. Грубят нам, не предоставляют журнал для проверяющих. Мы неоднократно заявляли об этом на горячую линию МВД, но никаких мер в отношении сотрудников не применяется. На письма, которые мы направляем, никаких ответов не получаем», – заявляет правозащитница.

Жалоб, по словам Аскерхановой, много, а людей очень мало. «Только 3–4 человека реально работают, хотя членов у нас 10, а в Дагестане 52 территориальных ОМВД, 36 ИВС, 4 СИЗО и 4 исправительные колонии», – напоминает она.

Как попасть в ОНК?

Вопрос, по каким критериям выбирают членов в состав ОНК, до сих пор остается открытым. В 2019 году северо-кавказское отделение «Комитета против пыток» смогло выдвинуть двоих сотрудников, имеющих большой опыт в правозащите, в дагестанское ОНК, но они в состав не вошли.

«Мы пытались подаваться в Чечню, но не нашли организацию, которая выдвинет наших кандидатов. В Дагестане мы такую организацию обнаружили, – рассказывает руководитель северокавказского отделения КПП Дмитрий Пискунов. – В Чечне никто, к сожалению, не захотел рисковать. По поводу кандидатов не приходит отказ, можно только увидеть себя в списках. Или не увидеть».

Брать в ОНК работающих в правозащите людей в последние годы не очень хотят – попасть удается в основном тем, чье имя не было засвечено в СМИ, добавляет он.

«В Краснодаре так попала наша сотрудница, в Москве тоже. Мы обязательно будем подаваться в следующие созывы по Северному Кавказу. Нельзя выиграть в лотерею, если не купить билет», – заключает Пискунов.

 

 

Источник: Кавказ. Реалии